Творчество Одноклубников

[Deerslayer]

Несколько рассказов об охоте...

Иногда так получается - вернёшься с охоты, разберёшь рюкзак, отмоешься, поспишь, придёшь на работу, откроешь Word... И тут как нахлынет!
Так и пишешь вместо очередного технического задания что-то совершенно другое... Вот несколько таких "других" документов я и хочу предложить вашему вниманию - может быть, кто-то найдёт их в чём-то интересными или занятными.... (правда, Галлопера в них нет. Надеюсь - пока что... )

Хочу искренне, от всей души поблагодарить вас, друзья, за ваши тёплые слова! Оказывается, это очень важно...
Спасибо вам! Ну, и ещё несколько рассказов... Скоро апрель, скоро охота... эх, мамочка, как же хочется снова туда!!!

С уважением,
Д.А. Побединский (Deerslayer)

[Deerslayer]

Один из самых легких, самых незаметных, неслышных звуков на свете – звук падающего снега в безветренный зимний день. Звук, возникающий при соприкосновении микроскопических лучиков крошечных снежинок, завершающих свой волшебный, неспешный полет. Этот звук улавливается самым краешком слуха – он, скорее, больше подозревается, чем слышится – просто в какой-то момент осознаешь, что он есть.
Я очень люблю этот звук – и иногда, зимой, готов удрать из города только для того, чтобы услышать его. Город слишком эгоистичен, чтобы позволить своим жителям (или пленникам?) испытывать столь чуждые ему ощущения – он, как ревнивая мачеха, использует все доступные ему средства, чтобы мы не расслышали робкого зова нашей незаслуженно забытой матери-природы. Город подсовывает нам парки и скверы, но и они насквозь пропитаны его дыханием – отдаленным гулом шоссе, гомоном гуляющих или спешащих куда-то людей, лаем собак – да мало ли еще чем. Городская жизнь чужда тишине и созерцанию – потому мы и стараемся хоть не надолго вырваться из ее цепких объятий, чтобы побыть наедине – с собою, с природой, и, наконец, друг с другом.
Для этой цели зима – самое подходящее время года. Она тише, спокойнее, чем все остальные. Нет ярких красок, отвлекающих взгляд, нет того, смешанного с шелестом листвы, птичьего гомона, в котором тяжело разобрать отдельные звуки – есть тихая, чуть дремотная природа – и в ней каждый звук хорош, ценен, ярок уже сам по себе – как маленький шедевр гениального художника или музыканта.
Есть и другие зимние дни – дни морозные, солнечные, когда становится больно смотреть на ослепительно сверкающий снег, когда в душе возникает неуемное возбуждение, порыв, восторг – и сердце непроизвольно начинает колотиться. В такие дни хорошо бегать по снегу, резвиться, играть в снежки – но такие дни совершенно не подходят для задумчивых, тихих прогулок, для наблюдений, созерцания…
В тихий, безветренный денек, когда небо, хоть и задернуто облаками, но не серо, когда редкие-редкие снежинки нет-нет, да и опустятся на щеку или на рукав, так хорошо войти под своды леса. Все вокруг безмолвно, неподвижно, лес кажется спящим. Поневоле начинаешь ступать осторожно, мягко, чтобы не зашуметь, не нарушить его покоя. При каждом шаге, ставя ногу на снег, чувствуешь, как он подается, проседает под твоим весом, как крахмально он похрустывает, когда тысячи и тысячи снежинок прижимаются друг к другу. Кждый шаг ощущается, доставляет удовольствие, кажется важным и существенным – достаточно оглянуться, чтобы увидеть оставленные тобой следы.
Идешь и поневоле любуешься тонким изяществом веточек, припорошенных снежком – до чего они контрастны, прихотливы, изящны, как они легки и воздушны… Летом они не так заметны, укрытые за пышностью зелени - они заняты важной работой, служа опорой другой красоте –яркой, сочной касоте цветов, листвы… Зима – их время покрасоваться, быть, наконец, по достоинству оцененными.
Но вот и ель в своем сказочном зимнем наряде. С пушистыми шапками белого снега, лежащими на ее широких лапах, она кажется такой мягкой, такой по особенному уютной – словно избушка с засыпанной снегом крышей в глухом лесу. Летом, на фоне более яркой листвы, ее зелень кажется темной, даже несколько угрюмой, мрачноватой. Но зато теперь, в окружении черных, белых, всех отенков серого, тонов – как же свежа она, какой кажется живой, сочной, яркой – не так ли бывает и в общении с людьми, когда для того, чтобы в полной мере оценить достоинства собеседника, надо пообщаться с ним наедине, вне толпы?...
Но это все – пейзаж, обложка великой Книги Лесной Жизни, страницы которой – ослепительный, чистейшей белизны снег, а авторы – жители этого сказочного зимнего леса. Все те – от мала до велика – кто здесь бегает, прыгает, перепархивает между деревьями, кормится, охотится, убегает и спит. Каждый из них оставляет свои следы, свои пометки и рисунки на страницах этой книги… потом… потом - приходит снегопад и открывает новую страницу этой книги, бесконечной, как сама Жизнь.
Неспешно иду, вглядываясь в цепочки крошечных, словно прутиком наколотых, следочков. Не иначе – мышка, торопилась куда-то по своей надобности. Ого – а вот и лисьи следы – рыжая пришла из-за заросли небольших елочек, не то услышав, не то почуяв мышку – и побежала по ее следу. Решаю посмотреть, чем дело кончилось, иду по лисьему следу – судя по всему, след уже давний – припорошен изрядно, но все равно – интересно! Но вот – ого! – заячий след, по касательной пересекающий мой путь – и какой свежий! Такое впечатление, что отдельные снежинки, выметенные лапами, еще продолжают, оседая, виться в воздухе! Вот это да! Пульс сразу учащается, становится тепло. Шустро удирал, пострел – уж не от меня ли? Ну, догонять зайца по такому снегу – занятие, на мой взгляд, не самое оправданное! Так что гораздо интереснее – посмотреть, откуда он соскочил. Возможно, даже удастся найти место его лежки. Стараясь не шуметь и не особенно сильно размахивать руками, зарываясь в снег, бреду по свежему следу. Очередной шаг… О, черт! Подошва соскальзывает со ствола поваленного деревца, совершенно укрытого снегом. Все, прощай, моя старательная маскировка! С оглушительным треском падаю прямо в объятия невысокой елочки, радостно осыпающей меня охапками снега. И в этот самый момент успеваю заметить, как, метрах в пятнадцати от меня, словно взрывается маленький сугробчик и беляк, взметая фонтанчики снега и заложив уши, стремительно уносится в глубину леса. Ах, шельмец! – судя по всему, обежал меня тихонечко по малому кругу, да и вернулся на свою лежку – досматривать сладкие сны! Ну, теперь-то он уж подальше отбежит! Кряхтя, поднимаюсь, отряхиваюсь, оглядываюсь по сторонам…
Ранние зимние сумерки начинают сгущаться, а мне еще идти и идти до дома – успеть бы дотемна. Надеюсь, зайчишка все-таки досмотрит сегодня свой самый красивый, теплый и светлый сон – сон о грядущем лете.
А утром повалил снег – пушистый, белый, сверкающий. Этот снег перевернул страницу Великой Книги с рассказом о незадачливом охотнике, угодившем в объятия маленькой, стройной елочки и тем изрядно напугавшем многих обитателей сказочного леса.
Вот и зимой не сидится мне в городе…

[Deerslayer]

День неудержимо клонился к вечеру. Солнышко, словно утомившись весь день идти по небу, даря нам свет и тепло, стало опускаться все ниже и ниже. В какой-то момент оно, видимо, споткнулось о макушку высоченной старой ели, невесть сколько росшей в глубине леса и, огорченное этой неудачей, растратив последние силы, покатилось вниз все быстрее и быстрее. Прямо на глазах тени становились все длиннее и гуще, краски мягче, а звуки лесной жизни – глуше и таинственнее.
Весь день мы ходили по тайге, перешагивая полузаросшие мхом поваленные лесины, пробираясь через чепурыжник на месте старых вырубок (вот ведь название, а? – как зачепит, так еле отчепишься!), обходя целые поляны трехэтажного бурелома и прыгая с кочки на кочку на моховых болотинках. Разумеется, все это не могло не сказаться на наших, вдребезги изнеженных цивилизацией, организмах. И еще как сказалось! Мы были вымотаны совершенно – до того самого состояния, когда в душу начинает просачиваться через какие-то неведомые щелочки предательская мыслишка «ну и зачем я сюда поперся?». Разговоры как-то сами собой стихли и слышно было только усталое сопение, лишь изредка перемежаемое ворчливым чертыханием, когда кто-нибудь из нас неудачно наступал на шатающийся под ногой камень или получал веткой по физиономии. Таинственным образом потяжелевшее в несколько раз ружье немилосердно оттягивало плечо, а такой небольшой еще утром рюкзачок за время пути успел, кажется, изрядно набрать весу. Одним словом - стало совершенно очевидно, что пора останавливаться на ночлег.
Какое же это все-таки блаженство – после долгого пути снять ружье, сбросить со спины рюкзак и, привалившись спиной к шероховатой, теплой сосне, постоять, каплю за каплей снова обретая способность слышать, видеть, обонять и - главное – воспринимать все, что ощущаешь… Не стоит только в этот момент совершать коварную ошибку – садиться. Как же тяжело потом оторваться от земли! Кажется, что каждая косточка в теле, каждая мышца обретают право голоса и устраивают шумный митинг протеста против такого бесчеловечного насилия над ними…
Но – пора! Сумерки уже густы, еще чуть-чуть и можно будет с полным на то основанием назвать их темнотой. А ведь нужно еще обустроить лагерь, приготовить немудрящий ужин. Но сперва – Костер!
Полоска бересты, пригоршня сухих еловых веточек, спичка или зажигалка – волшебная, магическая формула, испокон веков отличающая человека от прочих Чад Божьих. И вот уже над шалашиком из хворостинок весело заплясали первые, еще слабенькие и робкие, язычки пламени. Несколько жердинок потолще и – вот уже близко возмужание Костра – две серьезных сушины ложатся в него, чтобы отдать нам свое тепло. Пройдет совсем чуть-чуть времени и Костер загудит ровнее, обретет силу, обнимет положенные в него бревна заметно подросшими языками своего пламени.
Мы же тем временем суетимся вокруг, занятые обустройством лагеря, приготовлением ужина. Слишком давно мы были детьми Природы, слишком давно мы, как неразумные подростки, удрали от нее к мачехе-цивилизации и вот теперь, привыкшие к ее игрушкам, уже не можем обходиться без них – нам нужна горячая пища, хоть какой-то кров над головой, тепло… За этой своей суетой мы так и не замечаем возмужания Костра, мы возвращаемся к нему, лишь сделав себе постель из лапника и натянув над ней полог из плащ-палатки. Мы возвращаемся к Костру с котелком, полным воды – чтобы он вскипятил нам чайку – и невольно поражаемся, как окреп тот малыш, который еще совсем недавно робко цеплялся за тоненькие веточки, которыми мы его подкармливали.
Что может быть аппетитнее звука булькающего над Костром котелка? Какой зачаровывающий звук, вздымающий в груди теплые волны Настоящего Чайного Удовольствия! Разогретая в огне тушенка, краюха черного хлеба с добрым куском сала и Чай – волшебный, крепкий, обжигающий, Горячий Сладкий Чай – с неповторимым запахом дыма, дикой воды, прокопченного чуть ли не насквозь котелка… Все! Вот он – Порог Блаженства! Осталось сделать один малюсенький шажок – закурить и опереться на локоть…
Неспешно течет разговор – о мелочах сегодняшнего дня – тех самых мелочах, что потом, возможно, будут вспоминаться, как одни из счастливейших в жизни моментов, об упущенной дичи, о намятой ноге, о том, что тушенки осталось всего две банки и поэтому завтра стрелять надо как следует, а не как получится… Мягкие отблески пламени играют на спокойных, добрых лицах товарищей… Вот один из них тихонько опустился на спину и мирно засопел – волшебница-Дрема взяла его под руку и повела на прогулку по сказочным садам сна… Другой неотрывно смотрит на огонь – глаза его приобретают выражение некой отстраненности, словно всматриваются куда-то далеко-далеко за Костер, за Лес, за невидимый горизонт… Бог весть, о чем он думает сейчас, что вспоминает. Но безмятежное, может быть, лишь слегка грустное выражение его лица говорит о том, что ему сейчас хорошо. Разговор сам собой затих, стаял, словно последний весенний снежок на лесной тропке… Тепло Костра, сперва отогревшее наши тела, наконец-то взяло в свои мягкие, бережные ладони наши души…
Я сижу в великолепном, роскошном каминном зале удивительного замка – самого прекрасного из всех замков, что в силах вообразить человек. В этом зале высоко-высоко взметаются покрытые старым, потемневшим золотом колонны сосен. Они взметаются туда, где за зеленой драпировкой крон виден неземной красоты купол, покрытый черным бархатом и украшенный мириадами бриллиантов-звезд. Зал этот огромен, но светом пламени из камина-Костра в нем очерчен круг – круг тепла и света, круг покоя и уюта. И я наслаждаюсь этим светом, этим уютом, чувствуя себя неизмеримо богаче любого богача, любого наследного принца, нефтяного магната - любого, нагородившего вокруг себя стен из кирпича, стекла и бетона… Я – Свободен!
Очень хочется полюбоваться своим каминным залом со стороны… Поднимаюсь и, не оборачиваясь, иду туда, где заканчивается волшебный круг тепла и света, даруемый Костром. Граница этого круга на удивление четкая – в какой-то момент возникает ощущение, будто стоишь перед дверью – сделай шаг и выйдешь наружу. Я так и делаю. Оборачиваюсь…
Я стою в темном, ночном лесу. Прямо передо мной – огромный, волшебный замок. Из-за темноты я не могу разглядеть его как следует, но мне хорошо видно освещенное теплым светом окно между двумя кустами. Я заглядываю в это окно и вижу наш Костер, моих добрых товарищей, золотые колонны сосен, полог плащ-палатки… Да, это он – мой сказочный каминный зал – удивительно красивый и необыкновенно уютный… Я стою и любуюсь этим зрелищем, не в силах оторвать взгляда, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть очарования этого момента… Я улыбаюсь, мне чертовски хорошо!
Укладываюсь у огня – завтра предстоит долгий день, завтра будут новые дороги, новые места, новая усталость и новые радости… Мне уютно и спокойно – я знаю, что наш Костер будет согревать нас своим теплом до самого утра, хотя пламя его и угаснет. Но в глубине его, под золой, будут потрескивать, даря нам свое тепло, его жаркие угли – Душа Костра. Я видел его совсем юным, робким и беззащитным, видел зрелым – сильным, ярким, теперь он – старый, спокойный и мудрый. И от этого – по-особенному теплый…
…и Добрый.

[Deerslayer]

Вот так оно обычно и бывает - пока бродишь по просекам, то ныряя под низко склонившиеся над тропой ветви, то перепрыгивая валежины, то перебираешься, пошатываясь, через болото, то сидишь потом, тихо млея, у костра с кружкой горячего, сладкого чаю, ты весь переполнен эмоциями, впечатлениями - они так и просятся наружу, так и стремятся на бумагу, чтобы, выстроившись на ней ровными рядками, донести до других весь этот бескрайний восторг, все очарование этого неба, и этих озер, и каждой тонюсенькой веточки, согнувшейся под гроздью роскошных, глубокого красного, удивительно теплого, цвета жемчужин - ягод брусники... И ты ходишь, впитываешь, пьешь этот воздух, и эти звуки, и каждое дуновение ветерка, каждую каплю мелкого осеннего дождика, сеющего уже третий день и, судя по всему, не собирающегося прекращаться. Ты насквозь пропах дымом, руки загрубели, зато и походка изменилась до неузнаваемости – она стала гораздо мягче, аккуратнее, тише. Вкрадчивее…
Потом наступает этот загадочный, особенный день – день, когда просыпаешься еще до рассвета, а в твоей душе живет смутное ожидание встречи – с чем-то или с кем-то, этого ты еще не знаешь. И тогда, торопливо выпив кружку чаю, бросив в карман пару патронов и забросив за плечо ружье, ты уходишь в лес и идешь неведомо куда. Ты идешь долго и не можешь надивиться совершенно новому для тебя чувству – ты видишь и слышишь вокруг себя то, чего никогда раньше не слышал – вот рябчик перепорхнул с дерева на дерево, да как далеко – никогда прежде ты не слышал рябчика в таком отдалении. А вот, радостно щебеча, перепархивают высоко в кронах пичужки – словно ватага ребятни на прогулке, с шумом, с гамом носятся они без какой-то видимой цели. Сорока пролетела, хлопотливо вещая всему лесу о твоем появлении. Белка проскакала с ветки на ветку – никогда раньше ты не замечал здесь белок… И тогда ты – совершенно неожиданно для себя – с тихой, ласковой, теплой радостью понимаешь, что ты растворился в этом лесу – как кусок сахару в стакане чая сегодня утром. И каждый из вас – и ты, и лес – стал в чем-то полнее, богаче после этого растворения. Это радостное чувство звенит в тебе все сильнее – как натянутая струна… Ты раздвигаешь густые заросли чепурыги, преграждающие тебе путь, делаешь еще один шаг – и замираешь в немом восторге. Прямо от твоих ног вниз сбегает поросший ягелем и брусничником склон, а дальше – дальше ты видишь бездонное синее небо, опрокинутое в безмятежное зеркало озера, обрамленное со всех сторон лесом. Так и стоишь – чуть дыша, не в силах отвести взгляд от белых-белых облаков, неторопливо плывущих по этой бескрайней синеве…
А потом ты прибываешь на Ленинградский вокзал, начинаешь, толкаясь в тесном коридоре с другими суетливыми пассажирами, выгружать из вагона, пытаясь ничего не позабыть, свой рюкзак, ружье, куда-то засунутый впопыхах при погрузке спиннинг, ведро с брусникой… И первая, кто радостно обнимает тебя на перроне - она, наша общая роковая любовь - заботливая и внимательная СУЕТА. И, раз облапив, она уже ни в какую не соглашается отпустить - так и держит, цепляется... И ты несешься куда-то, очертя голову, а все происходящее вокруг тебя, да и само время, сама жизнь превращается в размытый калейдоскоп, в мешанину разноцветных обрывков, осколков, кусков…
А потом, совершенно неожиданно, пока бредешь вдоль Яузы от метро к офису, где-то на полпути слышишь над самой головой ни с чем другим не сравнимый свист крыльев. И вот уже стоишь во всей своей невозможной офисной красе - в надраенных, сверкающих штиблетах, в строгом костюме и пальто - пружинисто полуприсев, лихорадочно пытаясь сорвать с плеча мирно дремлющее дома ружье, а глаза уже провожают несущуюся куда-то по своим делам пару уток, и что-то внутри тебя уже прикидывает дистанцию и упреждение... А потом ты просто стоишь и с наслаждением куришь, глубоко затягиваясь, а глаза твои - где-то далеко-далеко и видно в них бескрайнее синее небо и летящие по нему белые-белые облака...

[Deerslayer]

Ну вот есть на свете люди с удивительно внимательным взглядом. Вроде бы и просто смотрит человек на тебя, не вглядывается, не буравит зрачками, а все равно – чувствуешь, что видит он очень много. Есть у таких людей что-то в морщинках у глаз, в наилегчайшем прищуре этакое, позволяющее им видеть и замечать больше, чем большинству других, вроде меня.
Вот такой – редкостной – породы и наш проводник Саша. Он только что сообщил нам, что воду мы будем брать из озера и попросил не волноваться особенно по этому поводу. Теперь он смотрит на нас и едва заметно улыбается – почти неуловимыми морщинками в уголках глаз. Смотрит внимательно – еще бы: всего каких-то пять часов назад мы впервые встретились на вокзале Петрозаводска, после чего целеустремленно добирались до небольшой лесной избушки, затерянной в глухом лесу на берегу озера, в сорока почти километрах от ближайшего жилья. Здесь нам предстоит прожить девять дней, наслаждаясь природой, охотясь, путешествуя по окрестностям. А учитывая то, что перед Сашей стоит четверо «столичных штучек», реакция которых на предложение попить водицы из озера или развести огонь по большому счету непредсказуема, его повышенное внимание к нашей реакции было вполне объяснимо. Впрочем, отреагировали мы спокойно, даже, в какой-то степени, радостно. В походе все мы не новички, кое-какой опыт лесной жизни вроде бы есть – хотя и ограниченный в основном окрестностями родного мегаполиса. Так что пить воду из озера мы согласны с видимым удовольствием, о чем тут же и сообщаем Саше. Следует обмен улыбками – начало взаимопониманию, судя по всему, положено.
Мне всегда было интересно наблюдать за тем, как устанавливается контакт между ранее незнакомыми людьми. Такое впечатление, словно каждый из нас заключен в некую невидимую оболочку – гладкую, даже, можно сказать, скользкую. При мимолетных встречах эти оболочки проскальзывают друг по другу, не давая нам задержаться друг возле друга – и бурные, суматошные воды реки жизни разносят нас в разные стороны. И лишь иногда – редко-редко – случается так, что какие-то, непонятным образом возникшие на поверхности наших оболочек крючочки-зацепочки совпадают. Тогда начинает возникать взаимопонимание и, если повезет, появятся новые зацепки, новые точки контакта. Так - потихоньку, шаг за шагом, возникает доверие.
После этого разговора прошло несколько очень насыщенных впечатлениями дней, за которые мы с Сашей успели облазить множество укромных таежных уголков в окрестностях нашей избушки. Вот и еще один день охоты клонился к концу и, хотя в конце сентября в Карелии сумерки приходят рано, нам он показался длинным. Целью нашей экспедиции в этот день было довольно отдаленное глухариное болото, хитро запрятавшееся в глубине леса. Мы все-таки нашли его, хотя и попетляли перед этим изрядно. Да и хождение по самому болоту, состоявшее, в основном, из прыжков с одной, усыпанной клюквой, шаткой мшистой кочки на другую, было занятием довольно утомительным, но, вместе с тем, и удивительно интересным. Поэтому, хотя мы и прошагали в этот день немало и гудящие ноги все усерднее напоминали о себе, просясь на отдых, настроение наше было радостным – еще бы, сколько красот открылось нам сегодня! Красота северной природы тем и удивительна, что, при всей своей неброскости, пастельности, она обладает волшебной, непередаваемой глубиной. Темно-красные ягоды клюквы, ягель, серовато-зеленые, седые лишайники на ветвях, мхи нежнейших оттенков зеленого цвета, темная, густая зелень еловой хвои, золотые и бронзовые стволы сосен, голубизна озер с опрокинутым в них небом, несущим белые облака… Нет, это – не календарные красоты тропических островов, оглушающие, как раскат литавр в исполнении полкового оркестра, как финальные ноты патетической симфонии, когда все музыканты в едином порыве стремятся обрушить на потрясенного слушателя могучую волну звуков. Красота Русского севера больше похожа на задумчивую, чуточку грустную мелодию, сыгранную на жалейке под аккомпанемент птичьих голосов. Она успокаивает, согревает, она дарит тому, кто видит ее, силы идти дальше…
Мы и шли, стараясь особенно не мешкать – сумерки начинали потихоньку сгущаться, а нам так хотелось успеть вернуться в лагерь до темноты. Саша шагал впереди, мы пытались не слишком сильно отставать от него. Вдруг впереди послышалось тихое, нежное журчание воды. Через несколько десятков шагов едва заметная тропка побежала под уклон и совсем скоро вывела нас к ручейку, весело прыгавшему по дну небольшой лощинки с камешка на камешек в своем вечном стремлении куда-то. Над ним склонились березки, укрывая его тенью своих уже пожелтевших, но еще не до конца опавших листьев.
Саша легко перепрыгнул с одного берега ручейка на другой и остановился, поджидая нас. «Попейте воды… она вкусная!» - сказал он, как только мы подошли к самому берегу. Пить действительно хотелось и мы, не мешкая, присели на корточки, зачерпнули ладонями воды и сделали по паре глотков.
То, что я почувствовал, глотнув этой воды, очень трудно понять и передать – просто я никогда раньше не испытывал ничего подобного. Не могла обычная вода быть такой вкусной! Впрочем, это и была не обычная, привычная для меня вода – безликая, пропущенная через городские трубы, с индивидуальностью, вкусом и ароматом, вытравленными хлором. Нет, это была самая настоящая Дикая Вода – непокорная человеку, неподвластная ему, нетронутая им… Совершенно автоматически я снова погрузил ладони в прохладные струи ручья и зачерпнул еще. Теперь я начал потихоньку понимать вкус этой воды – дно ручья было сплошь устлано старой, прелой, темно-бурой листвой. По его поверхности изредка проплывали только что опавшие, ярко-желтые листья, а сама вода имела заметный чайный оттенок. Все сочетание этих цветов было удивительно теплым, уютным. Таким был и вкус этой воды и ее еле уловимый аромат – вкус и аромат прелой листвы, прошедшего лета и этого, и прежних лет… Вкус Времени… Вкус воспоминаний этой воды, да и самого леса – кажется, древнего, как сама Жизнь – обо всем, что происходило вокруг с начала времен, обо всех, кто когда-либо припадал к ней, чтобы утолить жажду.
Этот ручей не просто бежал по лесу, перепрыгивая через корни и камни – нет, он бежал сквозь само Время, соединяя воедино прошлое и будущее. Он и сегодня был таким же, как и триста, и пятьсот лет назад, и вода его была все так же настояна на прелой листве теперь уже давно умерших деревьев. На какой-то момент мне показалось, что я могу ощутить себя своим давним-предавним предком, так же склонившимся к ручью после долгого пути и черпающим из него освежающую, чистую, такую вкусную влагу… И тут же остро захотелось, чтобы и через много лет после меня кто-то так же присел на корточки возле лесного ручейка, опустил в него ладони и, сделав глоток, подумал обо мне…
Я поднял глаза и встретился взглядом с Сашей. Мне показалось, что он смотрит на меня несколько иначе, чем при первом нашем разговоре. Похоже было, что он смотрит на меня с пониманием – как человек, тоже отведавший Дикой Воды.

[Deerslayer]

Есть у меня несколько знакомых, которых я считаю счастливыми людьми – их память хранит множество воспоминаний раннего детства, ярких, как блики солнца на поверхности моря и сладких, как леденцовый петушок на палочке. Когда налетает очередной и, как всегда, нежданный житейский шквал, в таких воспоминаниях очень удобно укрываться, пережидая ненастье, кутаясь в них, как в теплый плед, набираясь сил для того, чтобы идти дальше. Мне с этим повезло, кажется, чуть меньше – из времен раннего-раннего детства в памяти сохранились лишь отрывочные эпизоды, никак не желающие складываться в красивую картинку. Почему так вышло – не знаю. Теряюсь в догадках. Впрочем, иногда, словно солнечный луч в разрыве облаков, нет-нет, да и мелькнет легким, ярким пятнышком привет из детства…
Вот уже неделя, как мы охотимся в Карелии – вдалеке от жилья, от людей, от такого привычного ритма жизни. Приехав в Петрозаводск первого мая, мы были удивлены и огромным количеством снега, лежавшего в лесу повсюду, за исключением самых прогреваемых солнцем склонов, и тем, что почки на деревьях еще, казалось, даже и не собирались набухать. Весна в этом году явно запаздывала. Мы брели на лыжах по снежной целине, с хрустом проламывая наст, с удивлением вглядываясь сквозь заросли чепурыги в гладь озера, покрытого едва начавшим темнеть льдом – лишь в самом дальнем его углу лед стаял, и образовалась небольшая закраина.
Однако, уже на следующий день ситуация совершенно изменилась. Рано появляющееся в это время года на Севере над горизонтом Солнце светило, казалось, со всем жаром, на который только способно – словно опомнившись и объявив решительную войну захозяйничавшейся Зиме. Под этим напором снег стал стремительно таять, оседая и становясь похожим на подмокший сахар. Там, где вечером мы оставляли цепочку следов, утром возникала прерывистая полоска проталин. День ото дня окрестные полянки становились все темнее и темнее, озеро очищалось ото льда все стремительнее и стремительнее. Возникало удивительное чувство нереальности происходящего, вызванное столь быстрыми изменениями в окружающем пейзаже - глаза буквально отказывались узнавать места, виденные еще накануне. Стали появляться первые лягушки – полусонные, еле шевеля лапами, они ползли туда, где потеплее – на прогретые солнышком пригорки. Все сильнее и сильнее набухали на деревьях почки, и вот, наконец, настал тот момент, когда я увидел первый проклюнувшийся листочек. Нежно-зеленый, крохотный, он с любопытством выглядывал из своей скорлупки. А уже на следующий день окрестные березки подернулись легчайшей зеленоватой дымкой раскрывающейся листвы.
А по ночам над нашим лагерем пролетали на север гуси. Стая за стаей летели они, ведомые древним инстинктом. Сперва до нас доносились их крики, затем, когда они пролетали почти над самыми нашими головами, становился слышен свист мощных крыльев, рассекающих воздух. Весна, казалось, была разлита вокруг нас - в самом воздухе, которым мы дышим. Да и сами мы, кажется, пропитались ею насквозь – на душе было светло и радостно, как в сосновом бору погожим солнечным днем.
В таком вот теплом, весеннем настроении я шел по предзакатному лесу. Завтра нужно было уезжать и мне хотелось еще раз окунуться в эту лесную сказку, посмотреть, подышать, послушать. Сплошной ковер ягеля, мягко похрустывая, проминался при каждом шаге – ступать по нему было легко и приятно. Теплые лучи склоняющегося к горизонту солнца освещали стволы сосен, заставляя их сверкать ярким золотом, а густые, длинные тени подчеркивали яркость солнечного света. Лес был волшебно красив в своем роскошном вечернем убранстве.
Между тем, усталость начинала подкрадываться ко мне, наливая тяжестью утомленные за целый день ходьбы ноги. Пару раз споткнувшись, я решил немного передохнуть – благо, совсем близко возвышалась могучая сушина, у подножия которой оказался совершенно просохший бугорок.
Сколько лет назад проклюнулась эта сосна из крохотного семечка, оброненного ветром у подножия пологого склона каменистой гряды, что тянется вдоль озера? Сколько лет росла она, стремя ввысь, к небу свои ветви, опушенные сочно-зеленой хвоей, стремясь впитать побольше света, год за годом встречая и провожая весну и лето, осень и зиму? Когда и почему затихла в ней жизнь, иссякли те волшебные токи, что превращают простую древесину в нечто живое? Кто знает… Только, судя по тому, что отломившаяся когда-то под напором внезапного шквала вершина успела уже истлеть и превратиться в продолговатый, заросший разноцветными мхами, едва заметный бугорок, было это давно. Очень давно. А основание ствола – метров пять высотой – устояло, и теперь, много лет спустя, совершенно высохшее и звонкое, как камертон, продолжает возвышаться надо мхами величественным памятником погибшему дереву-исполину.
Небольшой мшистый пригорок у подножия этого монумента был так прогрет солнышком, так мягок и уютен, что не было никакой возможности устоять перед соблазном присесть на него, расслабить натруженные за день мышцы и задуматься. Что я и сделал. А дальше – как-то сами собой нахлынули воспоминания. Тихо-тихо, словно из маленького родничка, потекли события, лица, имена, обрывки сценок, жесты, звуки… Они сменяли друг друга, текли спокойно, непринужденно, уводя все дальше и дальше. Не знаю уж почему, но как-то особенно отчетливо вспомнились занятия в детском садике. Мы, малыши, сидели за партами, с гордостью ощущая себя уже совсем взрослыми - совсем как школьники на уроке, да и воспитательница была очень похожа на учительницу – строгая и серьезная. Она рассказывала нам о смене времен года, о прилете и отлете птиц, о других природных явлениях. Внезапно она прервалась и спросила: «Дети, а как вы думаете – почему наступает весна?» Как один из самых начитанных в группе, а читал я тогда все подряд, без разбору, я потянул вверх ручонку, затряс ею, страстно желая ответить – мне так хотелось показать свои знания, получить хорошую отметку – совсем, как в школе! И какое же горькое разочарование постигло меня, когда воспитательница, выслушав мое гордое «потому, что Земля вертится вокруг Солнца», с видимым неудовольствием, даже, как мне показалось, едва заметно поморщившись, посадила меня на место. А потом похвалила одну из девочек за «птички прилетели, листики распустились и солнышко светит теплее»… Да, это был удар – в течение нескольких следующих дней меня удавалось отвести в садик только после длительных уговоров – так я был расстроен и обижен…
Из глубины воспоминаний меня вернул внезапный, резкий стук дятла, устроившегося поохотиться на жучков-короедов прямо над моей головой. Я поднял голову и увидел Весну – настоящую, чарующе красивую, в сочной зелени распускающейся листвы и темном золоте сосен, освещенных догорающим закатом, пахнущую свежестью и жизнью, звенящую вечерним разноголосьем множества птиц. Пожалуй, впервые в жизни я увидел ее такой – открытой, свободной, естественной и непринужденной, не стесненной рамками цивилизации. Живой и счастливой. Красивой, как сама Жизнь. Впрочем, почему «как»? – она и была возрождением Жизни, началом нового цикла в извечном круговороте, несущем нас – поколение за поколением – по бесконечной реке времени…
И тогда я подумал – а, может быть, права была моя воспитательница? И главное – не объяснить причины происходящего, не разобрать Природу «до винтика», а Увидеть ее, Почувствовать и Принять- такой, какова она есть – живой, вечно изменяющейся и загадочной? Как бы то ни было, но мне стало хорошо и легко. У меня есть теперь еще одно светлое детское воспоминание – об уроке жизненной мудрости, о том, почему наступает весна…

[Deerslayer]

Лес. Лес… Лесссс…. Сссс…. Тишина. Мягкая, чуть шипящая…. Изредка срывающаяся на едва заметный свист. Нет, не свист это – тоненький звон. Просто ухо горожанина, не ведающее ни отдыха, ни покоя – ни днем, ни ночью, привычное к городской какофонии звуков, тренированное в этой пожизненной борьбе и вполне заслуженно гордящееся, как старый солдат-ветеран, своей доблестью, боится... Я просто самыми кончиками нервов ощущаю, как мой слух, столь верно служащий мне в городе, способный уловить приближающийся поезд метро задолго до того, как отблески света его фар появятся в черном провале тоннеля, дрожит от страха. Он просто не в состоянии понять, перенести эту тишину – и начинает дрожать, чтобы хотя бы отзвуками этой самой дрожи заполнить, прикончить тишину, расправиться с ней… Какое-то предательское поведение собственного слуха – да не мешай же! Как ты не можешь понять – я хочу слышать, ощущать, пить именно эту тишину! Мне не нужно никаких звуков, ни-ка-ких, слышишь! Ни одного!
Впрочем – это уж я хватил лишку. Как это – «ни одного»! А зачем же тогда я, со всей присущей мне сухой прагматичностью современного горожанина, умеющий считать деньги и развешивать, раскладывать по минутам само Время, во всем старающийся видеть практическую пользу, оказался здесь? Ведь Прогресс, Великий и Ужасный, дал нам все – видео, аудио, стерео, Долби-сарраунд, рев моторов на автомагистралях, грохот движков разгоняющихся над дачным домиком в ближайшем – таком удобном – Подмосковье самолетов – для того, чтобы заполнить свой слух, не оставить в нем ни уголка свободного пространства… Но этот же самый Прогресс подарил нам и другое, до гениальности простое изобретение – беруши, на тот случай, если захочется попользоваться тишиной, потребить ее… В любой аптеке… «Рраз – и готово!»
Только вот закавыка – есть тишина и Тишина. Одна – ватная, стерильная, как больничная кафельная стена, как пустой щит – «Здесь могла бы быть Ваша реклама…». Тишина техногенная, цивилизованная. Тишина, как отсутствие Звука. То есть мертвая. Другая – тишина Жизни. Не терпящая пустоты. Наполненная… Не звуками – нет, скорее – Отзвуками, следами Жизни, ее доказательствами. Надо здорово напрячься, чтобы уловить эти отзвуки, разглядеть эти следы. И тогда, за стуками собственного сердца, за дрожью перепуганного слуха, можно будет ощутить Жизнь! А жизнь не может не рождать Звук – не лязг, не грохот, не насильное, механическое возмущение звуковых волн. Живой Звук. Слово Природы.
Так вот зачем я здесь, в глухом бору на краю огромного мохового болота, в тысяче с лишком верст от Москвы, от привычной квартиры, от работы, от знакомых… От примявшейся по ноге, как старый ботинок, повседневной жизни. Я хочу услышать это Слово. Я знаю, что оно будет обращено не ко мне – да и кто я для великой, изначальной Природы – неблагодарное дитя, внезапно вспомнившее о том, что у него тоже есть корни… Что может Она сказать мне, одному из тех, кто, будучи порожденным ею, возомнил себя Ее царем… Но мне нужно это Слово, этот Звук – как знак того, что Природа все еще жива, что не все еще наши усилия завершились успехом, что сам я еще ЖИВ. И я продолжаю вслушиваться, борясь с собственным слухом, с его городской изувеченностью…
«Дэк…»
Сердце оборвалось. Шею ожгло горячим – словно кто-то в бане, забавляясь, дунул на загривок… Мысли и их обрывки в смятении порскнули в разные стороны…
«Дэк!»
Новая волна горячей крови толкнула в голову. Почему-то стало сухо во рту и схватило горло. Я даже не понял, сколько мгновений прошло между этими двумя Словами. Мне кажется, что сердце остановилось, не стукнуло ни разу…
«Дэк-дэк!»
Нет, сердце все-таки бьется – иначе откуда эти толчки крови в голову, в уши, в шею? Пожалуй, оно даже не бьется – оно колотится, с бешеной скоростью гоня кровь по телу…
«Дэк-дэк-дэкдэкдэдэкдэк!!!»
Когда же я перестал дышать? Я ведь понял это только из-за внезапно возникшего головокружения, как это было, когда в детстве нырял на море за раковинами… Они были глубоко и мне все не хватало воздуха, чтобы донырнуть. И приходило головокружение и сумрак в глазах – такие же, как сейчас! Я перестал дышать на вдохе или на выдохе? Попытка выдохнуть оканчивается каким-то сиплым, жалобным звуком… Все-таки удается сделать вдох-выдох и уловить окончание самого загадочного, волшебного, таинственного звука из всех, что я слышал до этого – «чфсшсфшсщ…».
Как же быстро, сразу он запел – не распеваясь, сразу же «выдал» всю Песню! И тут же, совсем без перерыва выдал вторую! Третью! Он пел, не прерываясь ни на секунду – первые колена становились все короче, он проглатывал звуки и вот уже практически сразу переходил к третьему. Он пел взахлеб, он голосил!
Я уже сумел хоть как-то справиться с собой – весь мокрый от внезапно накатившей испарины, на ватных, плохо гнущихся и мало ощущающих ногах, я подхожу к нему. Получается быстро – третьи колена его песни, эти неописуемые шелестящие, поскрипывающие фразы несутся одна за другой. При очередном шаге я наступаю на ветку – она сухо и резко хрустит, болью отозвавшись в ушах. Острая обида пронзает мои взвинченные нервы… Нет – не услышал! Видно, не до того ему сейчас! С каждым шагом песня становится все громче и громче, я слышу ее все отчетливее и отчетливее… Вот и сосна – старое, высокое дерево с корявой, здоровенной ветвью у вершины, на которой я и увидел его. Молодой – судя по очертаниям ясно рисующегося в свете зари хвоста. Пацан. Горячий, нетерпеливый пацан. Весь напружиненный, с раскрытым клювом, четко рисующийся на ветке. Самые первые лучи еще не солнца, но уже света освещают его. Он подпустил меня совсем близко и я отлично вижу его - вплоть до лап, в дикой, страстной истоме вожделения терзающих ветку. Я любуюсь коричневым отливом оперения его крыла, мне даже кажется, что я замечаю изумрудный отблеск на грудке. Я стою и млею, наслаждаясь Звуком. Наслаждаясь Словом. Наслаждаясь сознанием того, что я Живу…
Что-то мешает мне. Что-то, что вполне уместно в других обстоятельствах, но чего Сейчас и Здесь быть не должно. Я медленно опускаю ружье. Не сегодня. Сегодня оно отдохнет. Даже самые верные ружья должны иногда отдыхать. Сегодня я пришел в этот Лес не Охотиться, а Слушать. Чтобы услышать Звук, услышать Слово.
И я услышал этот Звук, это Слово. И это Слово было – Любовь. Молодой, но такой древний, предначальный глухарь пел мне о Любви – о вечном чувстве, что является подтверждением Жизни, ее торжеством. Он пел так же, как за многие тысячи лет до Сегодня пел другой глухарь, и, возможно, другой охотник внимал ему и, я почему-то допускаю это, тот, древний, охотник медленно опустил лук со вложенной стрелой и натянутой тетивой. Потому, что он внезапно подумал о Ней – Той, что ждет его у Костра. Той, что ждет его, выполнившего свое мужское предназначение Охотника и Кормильца, показавшего свое умение, свою ловкость, свою силу и выносливость – ради Нее.
И, подумав о Ней, он вдруг с кристальной ясностью понял, что сегодня он принесет Ей не добычу – он принесет Ей другой, но не менее ценный трофей – он принесет Ей свою Любовь.
Я покидал ток еще более осторожно, чем пришел на него. Меня провожала Песня Жизни, Песня Любви. Я бережно, стараясь не потерять ни крупицы, не помять в неумелых, неловких руках, нес эту Песню своей Любимой.
Перейдя болото, я остановился и закурил. Оглянулся и увидел бор, уже вовсю освещаемый лучами утреннего солнца, купающийся в его теплых золотых блестках. Внезапно я понял, что больше не слышу этой назойливой дрожи слуха. Она ушла – я слышал настоящую, Живую Тишину…
Я вернусь в этот Лес. И будет Охота, и будут другие мысли и чувства – волнительные, сильные, но Другие.
Сегодня я слышал Слово.
И это Слово было – Любовь.
Спасибо тебе, Мать-Природа, за то, что Ты даруешь мне и прости меня за то, что я беру у Тебя!